Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова 1
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права...

Александр Пушкин

Пишу я скромно, вспоминая строки
Из Пиндемонти… Были же пророки!
И как же слог не устарел? Язык?
Хотя поэт уж ко всему привык…
А цензоры, они все начеку…
И Пушкину они всегда мешали…
И не страшили их блестящие скрижали,
Его бессмертие?Оно - как нож в боку!

Спасибо Пиндемонти за урок!
Он и сейчас пошел бы всем нам впрок.
А Пушкин, поразит еще не раз,
Читайте вдумчивей, отличнейший каркас
Для мыслей наших и деяний,
Не надо сложных очертаний…

*А. Пушкин

ПОЭТ И ТОЛПА

Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел - а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»

Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы всё - на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский.
Ты пользы, пользы в нем не зришь.
Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нем себе варишь.

Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.

Подите прочь - какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; -
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, - полезный труд! -
Но, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.

Александр Пушкин.

Кто чернь из нас, а кто поэт?
Решит за нас седое время.
Нам Пушкин переслал привет,
Взвалил ответственность - не бремя.
Ответить праздному глупцу,
И уподобившись Творцу...
Глаголим, здесь: катрен, верлибры...
Что хуже нам стоглавой гидры?
Нам скромность про запас, навек.
И памятник, и человек!

Пиндемонте Ипполито

ПИНДЕМОНТЕ, Пиндемонти (Pindemonte) Ипполито (1753–1828), ит. поэт. П. составил основное представление о творчестве Пиндемонте по очерку о нем в книге швейц. историка Ж.-Ш.-Л. де Сисмонди (Sismondi J.-Ch.-L. de Simonde de, 1773–1842) «О литературе Южной Европы» («De la litt;rature du Midi de l’Europe», 1813–1829), откуда выписал на яз. подлинника пять строк из ст-ния «O felice chi mai non pose il piede Fuori della natia sua dolce terra...» (Акад. IV, 353; пер.: «Счастлив тот, кто никогда не покидал своей сладостной родной земли»), намереваясь первонач. поставить их эпиграфом к «Кавказскому пленнику». К Сисмонди восходит и написание фамилии ит. поэта с конечным «и», употребленное П. дважды: под указ. выше эпиграфом и в загл. ст-ния «Из Пиндемонти» (1836). Известны были П. высказывания, отзывы и упоминания о Пиндемонте Ж. де Сталь («Коринна, или Италия», кн. 18, гл. 5), Байрона (предисл. к четвертой песни «Паломничества Чайльд Гарольда»; сатира «Бронзовый век», строфа IX; посвящение-предисл. к поэме «Пророчество Данте»; письмо к Дж. Меррею от 4 июня 1817) и др. Прямых доказательств или свидетельств непосредственного знакомства П. с произв. Пиндемонте не обнаружено. Несколько ст-ний Пиндемонте входили в имевшуюся у П. позднюю (Parigi, 1836) антол. ит. поэтов (Библиотека П.: Прилож. к репринт. изд. С. 43. № 155); читал ли их П., не известно, т. к. экз. не сохранился, во всяком случае среди них нет тех, к-рые исследователи соотносят со ст-ниями П.

Загл. «Из Пиндемонте» представляет собою мистификацию, однако выбор для ст-ния этого имени был, по-видимому, не случаен, имея опору в общем представлении П. о творчестве ит. поэта. По предположению М. Н. Розанова, не получившему в пушкиноведении единодушного признания, приписывая Пиндемонте свое ст-ние, П. ориентировался на его ст-ние «Политические мнения» («Le opinioni politiche») из сб. «Sermoni» (1808); близкая параллель пушк. стиху «Иная, лучшая потребна мне свобода» отмечена в ст-нии Пиндемонте «Удар в колокол св. Марка в Венеции» («Il Colpo di Martello nel campanile di San Marco in Venezia», 1820). Отмечено сходство мотивов ст-ний П. «К Овидию» (1821), «Андрей Шенье» (1825), «Когда за городом задумчив я брожу...» (1836), «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (1836) и ряда ст-ний и поэм Пиндемонте, в т. ч. «Кладбища» («I Cimitieri», 1806), «Гробницы» («I Sepolcri», 1808), «Истинная заслуга» («Il merito vero»), «Женевское озеро» («Lago di Ginevre»), однако совпадения не выходят за рамки общих мотивов европ. романтической поэзии, «самостоятельно зародившихся в душе Пушкина и встреченных затем у других поэтов» (М. Н. Розанов).

Лит.: Розанов М. Н. 1) Об источниках стихотворения Пушкина «Из Пиндемонте» // Пушкин / Ред. Н. К. Пиксанова. М.; Л., 1930. Сб. 2. С. 111–142; 2). Элегия Пушкина «Андрей Шенье» и стихотворения Пиндемонте из эпохи революции // Памяти П. Н. Сакулина. М., 1931. С. 250–255; Томашевский Б. В. Из пушкинских рукописей // ЛН. Т. 16/18. С. 317–318 (То же // Томашевский. Пушкин, II. С. 265); Алексеев. С. 155–156 (То же // Алексеев. П. и мировая лит-ра. С. 150–152); Хлодовский Р. Пушкин и Италия златая // Pu;kin poeta e la sua arte: Colloquio italo-sovietico (Roma, 3–4 giugno, 1977). Roma, 1978. P. 141–142, 148; Кибальник С. А. Художественная философия Пушкина. СПб., 1993. С. 180–183.

Р. М. Горохова

© 2006-2009 Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Пушкин - поэт-пророк. Так обозначили мы с вами повод для нашей встречи. И вот подумалось, а кто такой пророк? Предсказатель будущего, наподобие Нострадамуса? Но что мы знаем о Нострадамусе и любим ли его так же, как Пушкина?

В своих поступках он часто был равен любому из нас. Да он и сам признавался, что до тех пор, "пока не требует поэта к священной жертве Аполлон" он может быть ничтожней любого смертного. Но не соблазнимся словами поэта. Когда Николай I вел дознание по поводу причастности тех или иных своих подданных к восстанию декабристов, был вызван на ковер и Пушкин.

Где бы ты оказался, если бы был 14 декабря в Санкт-Петербурге? - спросил царь, глядя своими немигающими глазами на поэта.

На Сенатской площади, среди заговорщиков, Ваше Величество, - вздохнув, ответил тот.

А теперь представьте себе какого-нибудь разоблачителя культа на ковре у Сталина. На том свете. Те же немигающие желтые глаза и вопрос:

Сначала ты мне пел "аллилуйя", а потом "изыди". Зачем?

Конечно, и в поступках своих Пушкин не ровня нам. Но не случайны, не игривы слова о своей ничтожности, мучителен вопрос: "дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана", неподдельной тоской наполнены строки: "и с отвращением читаю жизнь свою".

Быть самым прекрасным человеком своего времени и писать такое. Это значит писать из вечности, где наше совершенствование беспредельно. Где даже Иисус Христос не последняя граница. Представьте себе, кончатся временные пророчества, обозначенные в центуриях Нострадамуса, в книгах Эдгара Кейси и других пророков. Куда денутся эти пророки? А Пушкин останется "пока в подлунном мире жив будет хоть один пиит". Он останется не только потому, что писал прекрасные стихи, но всем обликом, каждым поступком излучал свет непрерывно ускользающего, непрерывно перетекающего в вечность Божества. Божества, ни на секунду не пребывающего в самодовольстве.

Понять Пушкина - значит почувствовать Того, кто стоял за ним, кто вдохновлял Будду, Иисуса Христа.

Вот из какого Неба наш великий национальный поэт.

И когда пророк говорит о своей ничтожности, он тем самым открывает возможность и нашему ничтожеству подняться к стопам Отца Небесного. Иначе зачем явление пророка? Неужели для того, чтобы судачить о недосягаемости гениально-пророческого дара?

Недорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать:
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все эти, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права,
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от властей, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред твореньями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья. -
Вот счастье, вот права...

Это стихотворение обнаружили в ящике письменного стола Пушкина после его смерти вместе с "Памятником" и целым рядом других шедевров. Стихотворение обозначено как перевод с итальянского. Этими белыми нитками Пушкин заштопал собственные сокровеннейшие мысли о "тайной свободе", идеал которой жил в его душе с юношеских лет.

Да, это стихи о свободе, о той свободе, к пониманию которой мы еле-еле подбираемся спустя два века после рождения Пушкина. В самом деле, как он мог с насмешливой непринужденностью признаться: "и мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура". После Пушкина целые поколения русских революционеров, дворянских, разночинских, пролетарских, а потом диссидентов с отчаянным упорством боролись за "вольное", неподцензурное слово. И вот мы, наконец, получили его. И кончили апофеозом нецензурщины.

"Тайная" пушкинская свобода - это нечто совершенно иное. Это может быть внешняя, даже мещанская уступчивость и законопослушность, "к чему бесплодно спорить с веком, обычай - деспот меж людей". И полная духовная несвязанность ничем и никем. Долог и тяжек путь к такой свободе. Но когда она завоевана, ее не могут ограничить никакие материальные стеснения, никакие формы правления и ни один диктатор.

Как обрести такую свободу?

В наш рыночный век, когда покупается и продается все, к нашим услугам тысячи духовных "учителей", "гуру", "риши" и прочих "посвященных", которые за несходную, а иногда и за сходную цену берутся пробудить в нас спящие духовные силы и выпустить на свободу наших "духовных" джиннов. Но упаси нас Бог от таких "учителей". Также да охрани нас Бог от любых духовных лидеров, будь то священник в церкви или руководитель "рериховского" общества, который поучает нас, какую книгу читать, а какую нет, или какому священному изображению молиться.

Есть евангельское определение "Бог есть любовь". Есть другое определение "Бог есть свобода". По существу оба определения выражают одну и ту же мысль, потому что любовь немыслима без свободы. Так как же их обрести?

Представьте себе известного поэта, нашего современника в компании друзей, которые собрались отметить очередную годовщину окончания литинститута. Что сделает поэт? Конечно, начнет читать стихи. Ему хоть варежкой закрой рот, он все равно будет мычать свое: "Граждане, послушайте меня!". А Пушкин редко устраивал публичные читки в компаниях, даже когда его просили почитать. Смеялся: мы собрались выпить, вот и займемся пуншем.

Говорю об этом совсем не затем, чтобы упрекнуть современника и кивнуть лишний раз на классика. Глухариная болезнь проникла в каждого из нас, мы все любим говорить и вполуха слушаем или совсем не слушаем других. Чужие мысли нам неинтересны.

Или представим себе, что Пушкина все же уговорили почитать и он в кругу нынешних его почитателей произносит: "шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой". Наверняка найдутся такие, кто заговорит о программе спаивания русского народа...

А бедный наш народ все равно пьет - хоть запрещай, хоть пропагандируй спиртное. Потому что, как говорил покойный Шукшин, праздник нужен душе, светлый праздник. И никакими лекциями о пользе трезвости эту жажду праздника не заглушить. Потому приходится за отсутствием оного довольствоваться суррогатом.

Но когда человек, томимый жаждой духовного праздника, хотя бы однажды удостаивается на своем пути встречи с Серафимом, власть алкоголя заканчивается. Ты можешь даже продолжать пить вино, как это делал Пушкин, но оно будет по-рабски плескаться у твоих ног, словно придорожная лужа.

Встретить Серафима - значит выйти на срединный, золотой путь, вмещающий всех и все. Это не путь посредственности, где добро и зло принимаются с одинаковым равнодушием. О, нет. Золотой путь заповедует лишь равнодушное отношение к любым атакам черни, хвалебным или клеветническим. И "не оспоривая глупца", который поступает наоборот: радуется хвале и негодует на клевету.

Но возможно ли нам, рядовым людям, вступить на пушкинскую стезю гармонии, на стезю гения?

А что же остается делать нам, вываренным в кипятке русской истории? В страшном котле крайностей. Неужели не надоело вариться? Здесь, на этом вечере уже звучали пророческие слова Гоголя, что Пушкин явил собой тип русского человека, который развернется в полной мере через двести лет. Эти двести лет со времени пушкинского рождения прошли. Путь гармонии открыт. Всем и каждому!

Жизнь Пушкина изучена до дня, порой даже до часа. Мы вглядываемся а личность поэта, стараемся разгадать его манящую тайну. Но он не скрывая ее. "Восстань, пророк, и виждь и внемли, исполнись волею моей". Стоя перед пушкинским памятником на Тверском бульваре, другой русский поэт-пророк воскликнул: "Я умер бы от счастья, сподобленный такой судьбе". Но будучи "сподобленным" и тоже став "Божьей дудкой", умер совсем по-иному. Крест пророка - страшный крест, особенно если личность слабо согласована с Божественными заповедями.

Внешне довольно благополучная жизнь Пушкина наполнена постоянным страданием. Понять суть Пушкина - значит, хоть однажды почувствовать Высший Луч на себе. Мы сейчас все находимся в излучениях Божественной радиации, но не все сердцем осознаем это. По-тому так кидает Россию из стороны в сторону, а мы без конца спрашиваем: "За что?!" И Пушкин в минуту отчаянья спросил как-то: "Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?.." Но, получив разъяснения Серафима, больше таких вопросов не задавал.

Одного пророка наших дней спросили: "Отчего Россия мучается, тогда как Запад благоденствует?". Пророк ответил: "Потому что в русском котле страданий Бог надеется сварить еще что-то пригодное для будущего, тогда как на Запад он махнул рукой". Ранимость сердца - вечный спутник жизни, отсутствие ранимости - смерть.

Нирвана, иначе говоря, жизнь вечная - тоже страдание, но это добровольное мученичество за других. А значит, и радость победы над слепым страданием.

Сегодня каждое живое сознание напряженно ищет выход из гибельной рутины жизни. Этому сознанию предлагают и древние, и новейшие технологии духовного преображения - тантра, трансцендентальные медитации, методики дыхания по Грофу... А самое главное, пушкинское - "исполнись волею моей" - сплошь да рядом в небрежении. Но ведь это тот же завет Иисуса Христа - "Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли". Пускай Христа отгородили от нас иконами и ризами, но вот два века назад прошел по земле грешный человек, который дышал тем же Божественным Светом, что и Христос. Воля каких небес да утвердится на земле? И на какой земле?

Каждая пушкинская строчка - комментарий к знаменитой молитве. "Небеса" его творчества излучали свет на "землю" души, и она корчилась, убегала от них, снова возвращалась и мучилась... В итоге пушкинское небо восторжествовало и два века проливает лучи на нас.

Досконально изучены и все подробности ухода Пушкина из земной жизни. Мы коснемся их лишь в той степени, в какой они помогут понять уход поэта в бессмертие.

Наряду с гармонией он носил в себе и страстное начало, очень страстное. Накануне дуэли кипел бешенством от обиды, от желания отомстить обидчику. Смертный исход свой или противника рассматривал как единственную развязку: "чем кровавее, тем лучше". Смертельно раненый в живот собрал волю для ответного выстрела и сделал его еще удачнее, чем Дантес - в грудь противника. Закричал радостно: "Попал!" Но попал в медную пуговицу или, как утверждают некоторые поклонники поэта, в бронежилет француза-масона. Не будем спорить, главное - не запятнал свой уход убийством. И во многих предыдущих дуэлях тоже никого не убил, хотя стрелком слыл классным. Последующие события свидетельствуют кончину истинного христианина, по существу святого человека. Как могло в считанные часы произойти такое преображение? Конечно, это невозможно. Преображение человека подготавливается всей предыдущей жизнью, а лучше сказать, многими жизнями.

Пушкину, как и любому другому святому человеку, прошедшему долгий путь во многих веках и в различных странах, перед очередным воплощением, возможно, разворачивали варианты следующей земной жизни. Он мог бы стать монахом, положить начало новому духовному движению. Поэт выбрал то, что выбрал - мучительную необходимость завернуться в грязный светский плащ, чтобы выполнить свою неординарную творческую миссию. Иначе в России не было бы Пушкина, но появился еще один Серафим Саровский.

Они не встретились лично, хотя и жили недалеко друг от друга. Священники объясняют этот факт внутренней неготовностью поэта к такой встрече. Но произойди она, что прибавилось бы в творческом багаже поэта? Больше стихов типа "Отцы пустынники и девы непорочны"? Но разве менее святы "Я помню чудное мгновенье" или "Я вас любил, любовь еще, быть может..."?

В удивительное время мы живем! Небо открыло нам многие свои тайны. Тайны, которые раньше хранились за семью печатями. Мы можем побеседовать с ушедшими святыми, даже с самим Господом. Мы можем проникнуть в тайну Пушкина. Но упаси нас Бог возгордиться, что мы проникли. Только пробуем...

Почему такая защитная реакция от тщеславия?

Потому что наша замечательная эпоха одновременно и страшная. Да, можно побеседовать с Пушкиным, с самим Господом. Но есть риск вступить в контакт и с бесами высшей квалификации, умеющими надеть на себя любую маску.

Атаковали ли они Пушкина? Несомненно и небезуспешно. Но живший сразу в трех мирах: плотном, астральном и Божественном, поэт, хотя и уступал временами первым двум, умел подняться при падениях и неизменно выходил на третий.

А что происходит сегодня с нами? Года два назад прислала мне одна поэтесса сборник своих стихов, довольно крепких по ремеслу, а главное, очень сердечных. Я ответил письмом, поблагодарил и похвалил. Через некоторое время она прислала свои астральные беседы с Вольфом Мессингом, тоже интересные, но насторожившие меня. В третьем письме пришли стихотворные экзерсисы "Пушкина" и "Есенина" с того света. Твердая рука самой поэтессы в стихах присутствовала, но дух наших гениев, на мой взгляд, и не ночевал. Я пробовал заронить сомнение в душу моей корреспондентки. Не тут-то было. Она твердо уверовала, что в приемнике ее яснослышания звучали подлинные Пушкин и Есенин, спорила, а потом вовсе прекратила переписку со мной. Дай ей Бог, конечно, иметь дело с реальной астральной почтой, но, увы, сколько раз приходится встречать драматические подмены.

В Волгограде случилось выступать с беседой "Мистический Пушкин" в эзотерической школе, где по замыслу учредителей с помощью различных техник раскрывались творческие способности учеников. После беседы обступили меня не очень молодые люди с тетрадками стихов, которые они тоже принимали от "Пушкина" и "Есенина". Это были беспомощные вирши школярского уровня. Но мои собеседники со стеклянными глазами доказывали "подлинность" текстов. Позже, встретившись с руководителем школы и узнав, что он в свое время прошел курс лечения в психиатрической больнице, я все понял.

Но вернемся к Пушкину. Что означал его пророческий контакт с Серафимом?

Тот факт, что творчество Пушкина не было "автоматическим письмом", конечно, не нуждается в доказательстве, достаточно бегло познакомиться с черновиками поэта. Но тогда как осуществляется контакт гения? На Западе с давних времен существует теория о бессознательной природе творчества. Пушкин своеобразно выразил ее в письме к Вяземскому: "Поэзия, прости, Господи, должна быть глуповатой". В том смысле, что рассудок умолкает, когда в человеке начинает говорить Серафим. Но если так, то откуда правка в черновиках? От человеческой глухоты?

Античность, откуда собственно и пошло понятие гения, понимала его по-иному, чем мы. Для Сократа, например, гений (даймоний) был как бы сверхчувственным спутником жизни, который руководил им. В метафизике Востока гений есть Высшее Эго человека, которое находится обычно в спящем состоянии, но путем напряженной внутренней работы может быть разбужено. Строго говоря, Высшее Эго и есть присутствие Бога в человеке ("царство Божие внутри нас есть"). Только через него мы можем общаться с Миром Божественным. Всякая же попытка выйти к Богу через астральное тело приводит в мир астральный, или Тонкий, где возможны встречи с сущностями очень сомнительными. Встречи эти неизбежны, особенно теперь, когда, прежде отделенный от физического, астральный мир начинает срастаться с ним. Но требуется большая зоркость и распознавание, чтобы не заблудиться в лабиринтах этого мира. Недаром православные старцы называли свою внутреннюю духовную работу трезвением.

Тайну взаимодействия с Божественным Лучом приоткрывает частично Е.И. Рерих, которая принимала и Голос Учителя /Серафима/, и записывала голос собственного Высшего Эго. Она заметила в одном из писем, что голоса эти трудно различить, поскольку, как уже говорилось, Высшее Я в нас и есть Искра Учителя.

Какие примеры "автоматического письма" из самых Высоких Источников мы знаем? Это Коран, который, согласно традиции Ислама, писался под пространственную диктовку архангела Джебраила /Гавриила/, это книги Агни Йоги, наконец, прославленная во всем мире "Чайка по имени Джонатан Ливингстон". Случаи Божественной диктовки крайне редки. Трансляциями же из Астрального мира переполнен современный книжный рынок. Не все они плохи. Иногда информация в них перемешана со знаниями, переданными через Высшее Эго, или частично услышан Голос Учителя, ведь в наше тревожное время Голос этот звучит для всех. Но не всем по силам отделить зерна от плевел - и приемнику и читателю. Оттого так много опасной мешанины в современных книгах, претендующих на Божественность.

Пушкина сопровождал Божественный Луч, транслированный поэтом через его Высшее Эго. Трансляция прошла блистательно, почти на уровне священных текстов. Как это удалось ему? Может быть, по-тому, что не стремился стать транслятором, остался смиренным добрым малым, избегавшим широковещательного "Граждане, послушайте меня".

Он заповедал: "Да здравствует солнце, да здравствует Разум!" Но славу свою ограничил временем "пока в подлунном мире жив будет хоть один пиит". Подлунный мир заканчивается, мы вступаем в эпоху сплошного света, когда тьма скроется. Погаснет ли пушкинское солнце? Так и хочется сказать - никогда. Но будет ли превзойдено? Кто отважится на сомнение? И в самом деле, вечно ли должен сиять гений, одетый в черную крылатку с пятнами вина, с дырами от пуль?

Пушкин, конечно, воплотится снова, но как другой человек. Новый гений будет чище, ярче, гениальнее. У подобных индивидуальностей нет иного бессмертия, как только путь наверх.

Пушкин и власть. Еще одна жгучая для нашего времени тема. Его называли другом декабристов, певцом свободы, понимая его тайную духовную свободу, как борьбу за свободу политическую. Охранители самодержавия, наоборот, не без основания считали его монархистом. Сам он, как известно, говаривал "Зависеть от властей, зависеть от народа. Не все ли нам равно!".

Отсюда порой его называли родоначальником идеи башни из слоновой кости, куда удалялись от земных страстей русские и нерусские декаденты. Между тем, он был своим для всех - и для графа Бенкендорфа, и для декабристов, оставаясь чуждым всем. По существу ему не нужна была никакая форма власти. Самодержавие он терпел, как единственно приемлемую для него форму правления.

Глубоко заглянул в проблему власти в "Борисе Годунове", указав на типично русское, - "народ безмолвствует", и одновременно на страшное в своем безмолвии народное мнение, как единственную опору власти. Из русских писателей он, пожалуй, самый "политичный", политичнее Маяковского, уже хотя бы потому что основательнее всех вник в тайну всякой политики и власти.

В какую же? В чем эта тайна?

Ну, во-первых, в умении не ставить себя в зависимость ни от властей, ни от народа. До нас теперь только дошло, и то не до всех, чем кончаются призывы к топору или "слава товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь".

Не было в нем и скрытого раздражения - "а пошли вы все к..." Он умел терпеть. Но терпеть - значит зависеть. "Милостивый государь граф Александр Христофорович, покорнейше прошу Ваше сиятельство", - так начинал он без всякого кукиша в кармане письма Бенкендорфу, которому Николай I поручил следить за "нравственностью" поэта. Предложение самого государя стать цензором его стихов встретил спокойно - "давай, Ваше Величество..." Но в вопросах чести не уступал никому, даже царю. Император понимал и ценил в Пушкине эти качества.

В холуйском или наплевательском отношении к власти нет свободы, нет тайны. Они именно в зависимо-независимой позиции, определяющей степень внешней несвободы.

Мало ли дурил в молодости сам Пушкин?

Когда у Ивана Бунина крестьяне сожгли родовой дом во время революции 1905 года, а потом казаки выпороли мужиков за бесчинство, писатель спросил одного: "Зачем жег?" Мужик, застегивая штаны, хмуро ответил: "Нам свободу давать нельзя, мы такое натворим..."

Нынешние "властители дум" любят цитировать пушкинские слова о русском бунте, бессмысленном и беспощадном, при этом обычно кивают на Октябрьскую революцию, забывая, что хотя она была беспощадной, но не бессмысленной. Она честно декларировала четкие цели, народ их принял, и они были успешно осуществлены.

Наш "демократический бунт" был и бессмысленным, потому что пытался повернуть развитие в прошлое, и беспощадным, разломав с такими трудами и такой кровью созданную систему.

Пушкин и Россия - тема необъятная. Оценки, которые он давал всем желающим пригрести ее богатства в чужие закрома, так же, как горечь по поводу безалаберного потворства чужакам, пророчески актуальны и поныне.

Мне жаль, что мы, руке наемной
Дозволя грабить свой доход,
С трудом ярем заботы темной
Влачим в столице круглый год.
Что не живем семьею дружной
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близь могил родных
В своих поместьях родовых,
Где в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава;
Что геральдического льва
Демократическим копытом
У нас лягает и осел:
Дух века вот куда завел.

Дух нашего века завел нас еще дальше. В нынешней тотальной войне всех против всех я не припомню случая, чтобы "демократическое копыто" коснулось личности Пушкина. А "патриотическое" порой лягает и его. Поэта обвиняют в апологии распутства, в насаждении безбожия, в прозападном "легионерстве", т.е. по существу объявляют представителем европейской пятой колонны на Руси и т.д. и т.п. /См. С. Рябцева "Правда о русском слове". М., "Парнас", 1998/. Конечно, Пушкина от таких наскоков не убудет, но нам...

Не дай нам Бог сойти с ума,
Уж, лучше поcox да сума...

До посоха и сумы мы почти докатились, остается доковылять до курной избы. Самое печальное, что такую перспективу нам желают не только недруги. Порой мы сами, глядя на Запад, в сердцах произносим: "Поскорее сгинь, нечистая сила!" Иные же, наоборот, страстно голосят: "Не уходи, побудь со мною..."

Между тем, Пушкин и в данном вопросе - образец равновесия. С одной стороны, тяготение к "родному пепелищу", "любовь к отеческим гробам", с другой - ироничная, но доброжелательная улыбка ко всему тому, что называют "панталоны, фрак, жилет" и что "по балтическим волнам за лес и сало возят к нам".

Но - не замай! Иначе "стальной щетиною сверкая", поднимется русская земля. А еще пристальное внимание к Востоку: к бахчисарайским фонтанам, к снежным вершинам Кавказа, даже к стенам "недвижного Китая". Чем не тезисы для нынешних политиков!

В известном письме Чаадаеву /1836 г./ целая россыпь замечательных мыслей о судьбах России. Своему другу, ярому западнику, который видел в русской истории одну лишь ничтожность, Пушкин возражает так: "Решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой бесцельной деятельности, что отличает юность всех народов?" Далее, похвалив обоих Иванов, Петра I, "который один есть целая всемирная история", Екатерину II, Александра I, "который привел нас в Париж", Пушкин восклицает: "И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?"

"Нет сомнения, что схизма /разделение церквей/ отъединила нас от остальной Европы, и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли в свои пустыни, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех".

Можно даже спорить, было или не было само татаро-монгольское нашествие, или славяне с татарами составляли общую Орду, державшую в страхе Запад. Но невозможно сегодня не согласиться с логикой Пушкина об особом назначении России в том смысле, что она еще дважды спасала "христианскую цивилизацию" от Наполеона и Гитлера и в то же время разгромом этих завоевателей утверждала свою некую отделенность от Европы, хотя и стала принимать участие в "великих событиях, которые ее потрясали". Даже железный занавес Сталина сыграл ту же роль.

И ключевое слово "наше мученичество". Зачем оно? Пушкин не ответил, Чаадаев страдал, зато для нынешних реформаторов-западников оно - предмет зубоскальства, дескать, все у вас, русских, не как у людей! Так в свое время зубоскалили фарисеи над распятым Христом: "Других спасал, а себя спасти не можешь!"

Прозорлив Пушкин и в оценке православия. С точки зрения Чаадаева, оно погрязло в мелочном доктринерстве в отличие от католичества, которое благоприятно влияло на рациональное жизнеустройство Запада. Пушкин, обозначив смысл разделения церквей, дал преимущество православию. "Наше духовенство до Феофана было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда бы не вызвало реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве. Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и все".

Но как понять пушкинское замечание о том, что наше "особое существование... сделало нас совершенно чуждыми христианскому миру". Что это, оговорка? Но Пушкин всегда точно выбирал слова. В черновиках письма к Чаадаеву, где по поводу недостатков духовенства говорится еще резче: "Оно не хочет быть народом... У него одна только страсть к власти...", далее следуют такие слова: "Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам, к счастью, но не следовало об этом говорить". То есть, Пушкин по существу соглашается с мнением Чаадаева и даже дает этой "чуждости" оценку - "к счастью", но рекомендует обывательскую осторожность - "не следовало об этом говорить". Конечно, он не забыл, что и куда меньшие дерзости в таком же частном письме стоили ему ссылки. Впрочем, с годами он сделался не только осторожнее, но и далеко ушел в духовном развитии; от прежнего "афея" осталось лишь врожденное свободомыслие.

Что же, как говорится, в сухом остатке?

Поэт не кривил душой, он носил в себе и чаадаевское, и обывательское начала, уравновешивая их гениальным пушкинским. Гармония плюса и минуса не давала ему накрениться ни к бунту, ни к холопству. А его зоркое замечание, что духовенство вне народа, что у него одна страсть к власти, подтвердил Октябрь семнадцатого года, когда не только большевики, но, в первую очередь, народ развязал антицерковные погромы. А служение духовенства советскому правительству и прислужничество нынешнему режиму...

Вот вы посмотрели сейчас прекрасный видеофильм "Спасенья тесные врата", где явление Пушкина рассмотрено с христианско-православной точки зрения. Свой взгляд на нашего великого поэта изложили высокообразованные священники РПЦ, кандидаты богословских наук. Уже сам факт, что эти люди, сняв шоры конфессиональной ортодоксии, говорят о светском человеке как о христианском пророке, заставляет задуматься о многом. Конечно, как люди церкви, они хотят видеть в Пушкине только человека своей веры и не приемлют возражение профессора Московского университета: "Не делайте из Пушкина христианина". Но, с другой стороны, один из них роняет глубокое замечание, что не каждый из пророков являет образец святости, иные рассматривали свое избранничество как тяжкий крест именно в силу осознания собственной неготовности и греховности.

В какой мере Пушкин христианин, а в какой язычник? Даже беглый взгляд на его творчество, в том числе и на поздние стихи, где евангельские мотивы особенно сильны, убеждает, что все эти "киприды", "нимфы", "дриады", "цирцеи" и прочие персоналии языческого пантеона мелькают куда как чаще, чем новозаветные. Так что можно понять возражение московского профессора. И принимая во внимание христианскую кончину поэта: прощение Дантеса, принятие святых даров, глубокое раскаяние, смирение, отпечатавшееся на посмертной маске, все же не уйти от вопроса: как мог Божественный Луч сопровождать афея /атеиста/, масона, "гуляку праздного"? Не слишком ли велик греховный груз для пророка?

От Пушкина сделаем еще один вековой шаг в нашу историю. До Петра I русская культура развивалась главным образом в лоне церковной ортодоксии. В эпоху царя-реформатора она решительно повернула на светский путь. Далее со времен Пушкина этот путь для культуры стал преобладающим, а в советское время единственным. Европейские страны проделали такую эволюцию раньше. Шла она мучительно, с большими потерями нравственного порядка и с провалами в атеизм. Мог ли Бог ограничиться ролью создателя церкви или инициатора Первотолчка, каковую отвели ему просветители-теисты? Или мог ли Он отдать все человеческие дела на откуп дьяволу, что вытекает из немудрящей логики иных наших неофитов от православия?

Тяжелый вопрос, жгучий, современный!

Самый твердокаменный ортодокс от церкви, думаю, не решиться ответить на него утвердительно.

Наоборот, здравая религиозная точка зрения подсказывает, что Божественные лучи в темную эпоху особенно напряженно бороздят взбаламученное человеческое море в поисках личностей, через которых можно дать Свет.

Благодать проливается на всех. Но Луч, как концентрированный благодатный Свет, утверждается на Божьих избранниках. Что значит быть таким избранником, - свидетельствуют многие святые люди, выдержавшие титаническую борьбу со стихиями Тонкого мира, или, как они говорили, невидимую брань с бесовскими силами. Монах ведет невидимую брань в условиях затвора, наедине, а каково Божьему избраннику в миру, когда его достают через семью, близких, встречных! Конечно, эти силы разносили и Пушкина. И если монах изнемогает порой в мыслях и чувствах, мирской человек допускает падение в поступках. Главное - встать и продолжать дело!

Пушкин свою пророческую миссию выполнил. Как сказано в Евангелие, судите пророков по делам их. Дело Пушкина - благодатный Свет, который он дал русской культуре. Отлетела ржавчина неуравновешенности, язвительности, осыпалась шелуха многочисленных, часто неразборчивых связей, короткое масонское увлечение и многое другое, что ставят иногда в начет нашему великому гению. Это именно та тьма внешняя, которая хотела его поработить. Но она почти не затронула его творчество, и лишилась почвы, когда дух поэта покинул тело. Он выиграл свое главное земное сражение.

Таинственно звучат слова другого русского пророка Н.В. Гоголя о Пушкине: "Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет".

Почему не Сергий Радонежский, не Серафим Саровский, а именно Пушкин? Потому что в жизни он - мы со всеми нашими слабостями, а в духовном полете - наше русское небо. Святой человек иногда воспринимается как недосягаемый образец, а в Пушкине все кажется досягаемым. Как будто Бог, спустившийся на землю в тело грешного человека, говорит нам: дерзайте в свободе, творчестве, любви...

Есть еще одна причина, по которой слова Гоголя можно поистине считать пророческими. Двести лет, прошедшие со дня рождения поэта, совпали со временем, когда Лучи Божественной Благодати проливаются на всех без исключения, на каждого жителя Земли. Мы попали на стык, на перекрестие величайших в истории Земли эпох - время, о котором мечтали прославленные пророки всех эпох. Величие наших дней в том, что концентрированный Свет хлынул на всю Землю, тот Свет, что раньше проливался на отдельных избранников. Оттого одних из нас властно потянуло на творчество, оттого рождается так много удивительно одаренных и тонких детей, и по этой же причине полезло на поверхность столько человеческой грязи. Апокалиптическое время не делит людей на святых и негодяев, но - на живых и мертвых, и его трещина пролегла как между людьми, так и внутри каждого человека. Эта трещина в каждом из нас отделяет живое, творческое начало от подлежащего уничтожению.

Пушкин прошел Апокалипсис на два века раньше нас, по-своему обозначив борьбу Света и тьмы внутри себя, покаяние и победу Божественного начала. Очередь за нами.

Так понимаю я слова Гоголя о Пушкине, как о пророке, заглянувшем на два века вперед.

В год двухсотлетия поэта-пророка мы попали в аховый переплет. Народ, за исключением кучки воров и спекулянтов, в жестоких экономических тисках, все мы без исключения явственно слышим громовые раскаты надвигающегося Апокалипсиса. Мы судорожно ищем опору, надеемся на власть, которая твердой рукой наведет порядок. А в ответ встречаем улыбку Пушкина и его совет: хватит быть олухами, которых может заморочить пресса, царь или очередной кандидат в президенты.

Ты царь, живи один, дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.

И уж совсем гробовым гвоздем звучит: "на свете счастья нет". Зачем же тогда жить? Нет, Пушкин не мог оборвать свою мысль на подобной пошлости. Наслаждавшийся великолепным праздником жизни и заповедавший его нам, разве мог он хоть на минуту поверить, что счастье - химера? Нет! Счастье есть, но не в порабощенности теми миражами, которые мельтешат перед нашими глазами, оно внутри нас, в покое и воле, в "усовершенствовании любимых дум", в независимости от "наград за подвиг благородный". Что же, и от денег отказаться? Ну, зачем же лезть в радикалы или в монахи! "Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать..."

Будь сам себе царем, осуществляй единственно реальные реформы - внутри самого себя - и не жди ничего от реформ внешних. Даже, когда эти реформы осуществляются в виде революций и природных катаклизмов, они ничего не переменят в твоей жизни, пока не переменишься сам. Понимаешь это: жизнь - праздник, нет: она - тюрьма, "конец света".

Как это современно!

Но такая "современность" для гениев.

Она для каждого, иного нынче просто не дано.

Уверяют, что год девяносто девятый
Нам все переменит,
Что поднимет Россию с колен,
Только чуть подожди.

Улыбается Пушкин,
Два века он наш современник,
Он не верит тому,
Что пророчат волхвы и вожди.

Улыбается Пушкин, он знает,
Что счастье, как пряник
Или куклу ребенку,
Никто не положит в наш дом,
Что покуда сердца
Не очистим от всяческой дряни,
Все закончится плахой,
Разборками или вином.

Улыбается Пушкин,
Химер не оставив для рабства
И свободу воспев
В первозданной ее чистоте,
Ту, к которой мы можем
Лишь в духе и втайне прорваться,
Потому что иной
Не бывает свободы нигде.

Улыбается Пушкин
Гармонии освобожденья,
Даже боги летят
На Любви ослепительный свет.
Потому что Любовь,
Как всемирный закон тяготенья
Управляет Вселенной,
А значит, пределов ей нет.

17 апреля в Культурном центре Высшей школы экономики состоялась очередная встреча из цикла «Важнее, чем политика», организованная НИУ ВШЭ и Фондом «Либеральная миссия» . На этот раз гостем стал художественный руководитель театра «Сатирикон», народный артист России Константин Райкин.

Несмотря на то, что встреча не была творческой, Константин Райкин сразу сообщил, что к любому общению он относится как к выступлению перед зрителями. Видимо, поэтому рассуждения о нашей современной жизни, о состоянии культуры в стране перемежались декламацией стихов. «Я воодушевлен названием «Важнее, чем политика». Ведь вся жизнь - попытка доказать, что есть вещи важнее политики. Нас всячески убеждают, что ничего, кроме политики и нет… А у меня давно по этому поводу раздражение и желание игнорировать. Хотя полностью это сделать невозможно. И тем не менее, все самое главное - нечто, прекрасно независящее от политики», - считает гость встречи. И как бы в подтверждение Константин Райкин прочитал стихотворение одного из своих самых любимых поэтов Александра Пушкина «Из Пиндемонти», в котором есть строка, выбранная в качестве названия для встречи - «Не дорого ценю я громкие права...».

Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспаривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, снова, слова, слова. Иные, лучшие, мне дороги права; Иная, лучшая, потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа - Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать, для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. - Вот счастье! Вот права...

«Я так устал от этого скрипучего слова - кризис, - которое мы каждый день слышим сотни раз… Но есть любящие глаза, наступает весна, вокруг такие прекрасные девушки… Разве это все заставляет нас думать о кризисе? Это никак не зависит от того, кто кого выбрал, - рассуждает Константин Райкин. - Самое важное для меня то, что происходит на земле, в театре «Сатирикон». Есть смысл верить в то, что жизнь зависит от людей бескорыстных и творческих. Как сказал один замечательный поэт, «И землю жаворонок держит на нитке песенки своей». Я думаю, что этот жаворонок я. Мне выгодно так думать, это правильно так думать».

Счастье - это не станция назначения, а способ путешествия. У каждого человека есть много поводов для счастья. Есть вещи действительно важнее политики, и поэт это чувствует лучше других, считает Константин Райкин. У Давида Самойлова есть стихотворение «Пестель, поэт и Анна», в котором эта мысль сформулирована достаточно четко.

Человек ко всему привыкает, но в этой суете совершенно не участвует душа. «Когда бываешь в отпуске на море или в горах, то думаешь, как же повезло тем, кто здесь живет и может видеть эту красоту каждый день. Но в том-то и дело, что они мимо этого ходят как мимо фотообоев». Искусство же делает нашу жизнь ощутимей, оно поясняет нам, что жизнь прекрасна, или, наоборот, указывает на то, что есть рядом с нами плохого. Искусство действует, пока оно длится. Человек, сидя в театральном зале, сочувствует честному и доброму. Провинциальные театры нельзя закрывать хотя бы из-за этого. Из плохого театра можно сделать хороший, а из хорошего магазина или ночного клуба театр уже не получится. «Приезжая в какой-нибудь Мухославск, по поведению публики могу сказать, есть ли там театр. Это легко определяется по способности понимать русскую речь, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения. Театр оказывает влияние на состояние мозгов. Если театра нет, люди не понимают русской речи, даже если внимательно слушают, ведь сами они говорят на смеси мата и междометий».

На реплику ведущего встречи Дмитрия Бака о том, что в искусстве многое от политики, Константин Райкин реагирует так: «В этом нет противоречия. Важно понять, что театр не просто отражает происходящее, но и куда-то зовет. А любой спектакль хорош, если он связан с современностью, актуален. Надо помогать учреждениям культуры, образования, науки… Нам они нужны в первую очередь, а не армия и тяжелая промышленность».

Театр, по мнению Константина Райкина, - элитарное искусство, в театр ходит меньше десяти процентов населения. Но к искусству надо приобщать с детства, а разговоры о том, что «народ не поймет», надо отставить в сторону.

Наше общество гость встречи сравнил с первоклашками, которые дергают за косички одноклассниц, бьют друг друга портфелями, плюются промокашками… И никак не могут сосредоточиться и обратить внимание на наблюдающую за ними учительницу. Когда культура в загоне, «по улицам ходят толпы непуганых разгильдяев, а добросовестных людей совсем мало».

«Мы провели замечательный вечер, Константин Аркадьевич два часа держал аудиторию, - подытожил научный руководитель ВШЭ Евгений Ясин . - Культура - это не только искусство или отрасль экономики. Это настроение, ощущение, что ты входишь в резонанс с чем-то очень важным». Более важным, чем политика.

Андрей Щербаков, Новостная служба портала ВШЭ

Фото Никиты Бензорука

Наталья БЕЛЯЕВА

Стихотворение А.С. Пушкина
«Из Пиндемонти»

Опыт лингвостилистического анализа

Стихотворение А.С. Пушкина «Из Пиндемонти» включено в школьный образовательный стандарт по литературе совсем недавно. Его понимание и интерпретация представляют значительную сложность для учащихся, так как толковать его можно только в контексте всего творчества поэта и некоторых биографических и историко-культурных реалий. Вместе с тем понимание стихотворения значительно облегчится, если провести небольшой лингвостилистический анализ, выявляя в композиции текста смыслообразующий характер его языкового строя, художественные функции частей речи, синтаксических конструкций, звукописи.

1 Чернышева Е.Г . Из Пиндемонти // А.С. Пушкин. Школьный энциклопедический словарь. Сост. В.Я. Коровина, В.И. Коровин. М., 1999. С. 83.

2 Фомичев С.А . Поэзия А.С. Пушкина. Л., 1986. С. 275.

3 Никишов Ю.М . Дум высокое стремленье. Очерки духовной биографии Пушкина: В 4 т. Тверь, 2003. Т. 4. С. 281.

4 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. 4-е изд. Л., 1977. Т. III. С. 469.

5 Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб, 1996. С. 252.

«Из Пиндемонти» Александр Пушкин

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, снова, слова, слова*.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать, для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
— Вот счастье! вот права…

* Hamlet. (Примеч. А.С.Пушкина.)

Анализ стихотворения Пушкина «Из Пиндемонти»

В 1836 году Пушкин работал над так называемым каменоостровским циклом, который был опубликован только после его смерти. Согласно мнению Юрия Михайловича Лотмана, несколько стихотворений серии стоит считать вершиной и поэтическим завещанием Александра Сергеевича. Цикл включает в себя как минимум шесть произведений, четыре из которых помечены римскими цифрами. В их числе – «Из Пиндемонти». Три других стихотворения – « …», «Подражание италиянскому» и «Мирская власть» — проникнуты религиозно-христианской символикой. В рассматриваемом тексте она отсутствует.

По мнению большинства современных литературоведов, заглавие стихотворения представляет собой мистификацию. К сюжету произведения, к его идейной составляющей оно не имеет отношения. Изначальное название анализируемого текста – «Из Alfred Musset». Александр Сергеевич отказался от него, так как хотел видеть стихотворение изданным. Николаевская цензура не позволила бы появиться в печати упоминанию об известном французском писателе-романтике. Причиной тому была Июльская революция, вспыхнувшая в 1830 году. Российский император не желал, чтобы информация о ней свободно распространялась на просторах управляемой им страны. В итоге Пушкин решил воспользоваться именем итальянского поэта Ипполито Пиндемонте. И его, и Мюссе Александр Сергеевич выбрал не случайно. У обоих авторов встречаются близкие ему темы свободолюбия, противостояния человека гнету общественных условий. Справедливости ради стоит отметить, что подобные идеи вообще характерны для романтизма как литературного направления.

Стихотворение можно разделить на две части, противопоставленные друг другу. В обеих лирический герой рассказывает о своей системе жизненных ценностей. Сначала перед читателями предстает цепь отрицаний политических институтов и социальных ролей. Речь идет о налогах, войнах, цензуре. Во второй части представлены позитивно воспринимаемые ценности. Кроме того, высказывается одна из главных мыслей произведения, отличающаяся афористичностью:
…для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…
В стихотворении утверждается первейшее право каждого человека, которое не должно отнимать у него ни государство, ни другие люди, — право на духовную и физическую свободу. Без него все остальные права становятся фиктивны и бессмысленны. Лирический герой видит высшее счастье в том, чтобы быть личностью, иметь возможность «дивиться божественным природы красотам», восхищаться великими произведениями искусства.

Как полагает литературовед Сергей Акимович Кибальник, в стихотворении «Из Пиндемонте» ощущается классическая основа. Ассоциации с античностью рождаются как на уровне формы (использование александрийского стиха), так и на уровне содержания. Рассмотрим последний аспект подробнее. Пушкин защищает право человека на внутреннюю и внешнюю свободу, превозносит общение с природой и наслаждение искусством, противопоставляемые стремлению обрести власть и желание посвятить себя государственной службе. Близкие идеи фигурируют в творчестве древнеримского поэта Горация. Его лирика интересовала Александра Сергеевича еще в лицейские годы. Изначально Пушкин создавал условный образ стихотворца-эпикурейца. Эта традиция условной горацианской поэзии была довольно быстро отвергнута. В 1830-х Александр Сергеевич нередко напрямую обращался к наследию античности. От условных древнегреческих и древнеримских символов он перешел к живым образам, от горацианских имитаций, сделанных на французский манер, — к истинному Горацию.